— Роман Николаевич, беседой с Вами мы открываем серию публикаций, посвященных 800-летию основания Нижнего Новгорода, из чего следует, что прямо или косвенно в фокусе нашего интереса и Нижегородская область, и тема юбилея.
Не будем чрезмерно углубляться в историю и семантику этого термина, — это, несомненно, интересные вещи, и, возможно, в дальнейшем представится случай посвятить им одну из бесед. Начать серию наших бесед хотелось бы с максимально общих подходов — что такое «юбилей»? В чем «юбилейность юбилея»? Что здесь подлежащее, что сказуемое? Уточню, что этот вопрос мы обращаем к Вам, в большей степени, как специалисту в антропологических дисциплинах.
Питер Слотердайк говорил, что на «политической арене память всегда используется либо как медикамент, либо как оружие». Надеемся, в этом контексте «юбилейности» (включая и отмечаемое в текущем году 75-летие Победы) у нас получится создать систему проекций — разных по масштабу взглядов, охватов, точек зрения, гуманитарных подходов — которые позволят зафиксировать некий паттерн того, что вкладывается сегодня в понятие «юбилей», а также более общую, но не менее важную категорию «памяти».
— Начиная рассуждение о юбилее как социальном, культурном, политическом феномене и объекте изучения философии, антропологии, социологии и социальной истории, я даже не буду пытаться охватить всё богатство интерпретаций, подходов и теорий, которые, с одной стороны что-то проясняют, но и как это обычно бывает — что-то затеняют в природе «юбилея». Мне ближе две пересекающихся линии размышления о природе юбилея, которые тесно связаны с социологической традицией: понимание юбилея в контексте гражданского ритуала и рассмотрение юбилея как формы коммеморативной практики.
В первую очередь, необходимо вспомнить классическую работу французского социолога Э. Дюркгейма «Элементарные формы религиозной жизни. Тотемическая система в Австралии» (1912 г.)1, где охарактеризованы религиозные ритуалы и показана их функция в социальной и культурной жизни человеческих сообществ. Не углубляясь в теоретический анализ этого текста, отмечу лишь, что автор придавал большое значение символическим проявлениям социального в жизни обществ, к которым он относил религиозные ритуалы и понимал религию, в том числе в разрезе ее социально-гражданских функций общественного бытия. Ритуалы призваны оживлять коллективные чувства общности, усиливать социальную сплоченность, пробуждать коллективное ощущение принадлежности к культурному и социальному целому — народу, религии, своему городу, профессии и т.п. Иными словами, ритуалы поддерживают и воспроизводят, артикулируют идентичности. И если объектом анализа у Э. Дюркгейма и его учеников (например, Марселя Мосса, изучавшего ритуал молитвы в своей незавершенной диссертационной работе), в первую очередь, были сакральные религиозные ритуалы, то это не значит, что соответствующее видение не может быть распространены на гражданские, секуляризированные ритуалы, к которым, безусловно, относятся и юбилеи. В этой функционалистской рамке обсуждения юбилей важен как легитимная основа для коллективного социального действия, порождаемого символизмом юбилея, будь то юбилей человека, организации или города.
Юбилеи обставляются соответствующими ритуалами, призванными подчеркнуть значимость личности, институции или пространства для вовлеченного сообщества. Юбилеи городов находятся в этом ряду, хотя в наших российских условиях они обрели особую связь с городскими ритуалами, поскольку наши города, к сожалению, практически не сохранили традиционных для европейских городов традиций, подобных ежегодным карнавалам, фестивалям и т.п. Фактически, наши городские юбилеи были ре-изобретены уже в советское время2, когда помимо универсальных идеологических насыщенных праздников и ритуалов, подобных Первомаю и Годовщине Октябрьской революции у населения и власти появилась потребность, во-первых, в более локализованных с точки зрения культурного контекста, а во-вторых, относительно де-идеологизированных коллективных ритуалах, которыми и стали праздники, связанные с юбилеями городов. При этом не следует забывать, что один из самых ярких городских юбилеев (800-летие Москвы в 1947-м г.) был задуман и реализован Сталиным в послевоенное время с нарочитым размахом и имперским блеском для того, чтобы, с одной стороны, окончательно искоренить консервативные тренды в идеологии того периода, а с другой — показать, что тяжелые годы войны и лишений остались позади, и страна с оптимизмом смотрит в будущее, свидетельством чему стали огромные траты на организацию и проведение юбилейных торжеств. Но всё же для большинства областных и районных центров, где в позднесоветскую эпоху праздновались их юбилеи, эти события становились субститутом европейского городского карнавала, где царили беззаботность, коллективное веселье, а предприятия и организации показывали свои успехи достижения, подобно тому, как средневековые гильдии мастеров предъявляли собственные шедевры на суд горожан, соревнуясь между собой.
Заключая рассуждение о первой, функционалистской линии рассуждений о природе городского юбилея подчеркну значимость сопровождающих его коллективных ритуалов для артикуляции городской идентичности, производства общего и поддержания социальной сплоченности горожан.
Вторая линия обсуждения природы «юбилейности» не сильно отдаляется от первой, так как и здесь мы обязаны французской традиции, которая показывает, что значительная часть гражданских ритуалов укоренена в различные формы коллективной памяти и коммеморативные практики. В этой связи обычно упоминаются два французских автора: последователь Дюркгейма Морис Хальбвакс, раскрывший природу коллективной памяти, и Пьер Нора, своим проектом «Места памяти» показавший материальные и нематериальные эманации коллективной памяти, укорененные в историю, и связанные с производством исторических нарративов целых стран. Согласно М. Хальбваксу различные сообщества создают собственную память о своем прошлом, которая подчеркивает специфику этой общности, отличает ее от других3. Конечно, носителями этого рода коллективной памяти выступают отдельные люди, но сама эта память шире и носит социальный характер, поскольку передает дух поколенческих переживаний и общих представлений о прошлом. Так, например, есть коллективная память о позднесоветском детстве 1970-80-х гг., чаще всего ностальгически окрашенная, среди поколения, кому сейчас от сорока до шестидесяти лет в странах бывшего СССР. Поддержание коллективной памяти осуществляется через практики коммеморации, с помощью которых эта память о прошлом сохранятся, закрепляется и воспроизводится. К практикам коммеморации относятся юбилейные торжества, праздничные дни, религиозные ритуалы, но это могут быть и обсуждения воспоминаний детства в социальных сетях и блогах. Пьер Нора занимался описанием и анализом пространств (материальных и нематериальных) вокруг которых существует и поддерживается коллективная память различным сообществами памяти — от историков до отдельных людей, чьи воспоминания могут контрастировать с официальными версиями. Материальные места памяти, представленные в виде монументов, кладбищ, старинных крепостей, полей сражений и т.п. работают как пространства памяти, потому что сакрализованы в массовом сознании и освещены системой коллективных ритуалов, порождающих социальные и индивидуальные переживания относительно прошлого и производящие совместные идентичности. Так, мемориалы павшим в Великой Отечественной войне (например, Вечный огонь, могила Неизвестного солдата), играют важную роль в поддержании коллективной памяти о войне в России, так как эти места памяти сакрализованы и осенены гражданскими ритуалами поминовения героев войны и павших.
Удавшийся городской юбилей — это мегамашина производства коллективной памяти и выстраивания символической связи городского пространства и его жителей с предками, что работает на поддержание общности и идентичности. Подготовка к юбилею города, его проведение и сопровождаемые этот процесс культурные и материальные практики чрезвычайно важны как для самих горожан, так и для формирования обобщенного образа города в истории и современности страны. Поэтому городские юбилеи традиционно сопровождаются активизацией архивных, археологических и краеведческих исследований и представления их результатов в доступной для экспертов и широкой публике форме: от статей и выставок до энциклопедий, документальных фильмов и новых музеев. Далее, не менее значимой является меморабилия, выпускаемая к городскому юбилею — сувениры, мерч, значки, магниты, кружки, типографика и т.п., то есть эти малозаметные материальные свидетельства юбилея, которые могут стать предметом коллекционирования и в некоторых случаях помочь реновации городской символики и стиля графического отображения городской идентичности. И, конечно, в этой связи важным является само празднование юбилея, которое может статья запоминающимся событием в жизни сотен тысяч горожан и обрести собственную мифологию коллективной памяти в личных биографических нарративах. Юбилейные торжества объединяют в себе ритуалы и карнавал, коллективное действие и сильное индивидуальное эмоциональное переживание, а поэтому столь важно уделить пристальное внимание их организации.
Итак, юбилей — это сплав проявлений коллективной памяти, реализованный через социальные ритуалы, которые выполняют функциональную и важную роль в городской жизни.
— Роман Николаевич, спасибо за весьма познавательный и содержательный ответ!
Если я правильно истолковываю Ваши мысли, Вы относите «юбилей» к области ритуала, к практике, способствующей «оживлять коллективные чувства общности», то есть выступающим одним из факторов легитимации «воображаемых сообществ», в том числе в форме дарения символических ценностей, синкретично объединенных нумерологической магией круглых цифр «100», «1000», или не столь совершенной, но значительной «800».
Величина и внушительность юбилейной даты создает впечатление глубины, непрерывности традиции, преемственности и прочее, то есть того, на что указывал Бенедикт Андерсон в своей известной работе, говоря, что нации «всегда как бы выплывают из незапамятного прошлого». Здесь важно «создание впечатления», — образа, проекции, оформления, собственно, дизайна. Ритуал является продуктом политического и/или социального дизайна, это проектный продукт, пусть работающий с категориями «древности» и «глубокой старины».
Упомянутый Вами Пьер Нора трактует «память» и «историю», как оппозиционную пару: «память — это всегда актуальный феномен, переживаемая связь с вечным настоящим», «история — это всегда проблематичная и неполная реконструкция того, чего больше нет»; «память всегда подозрительна для истории, истинная миссия которой состоит в том, чтобы разрушить и вытеснить её».
Можем ли мы предположить, что «юбилей», — это такой, инструмент политического (или общественно-политического) дизайна истории, создающий полезные и вероятно, символически значимые для воображаемых сообществ фантомы памяти, посредством определенного ритуального действа? Поскольку, если судить по Вашему предыдущему ответу, «юбилей — это сплав проявлений коллективной памяти, реализованный через социальные ритуалы, которые выполняют функциональную и важную роль в городской жизни», следовательно, юбилей, как производная социального ритуала, является одновременно и собственной целью, и средством, то есть, не к ночи вспоминая Бодрийяра, «является своим собственным чистым симулякром»?
— На мой взгляд, символическая роль юбилея (будь то юбилей города, человека или важного события) тесно связана с природой социального времени, которое существенным образом отличается от физического и биологического измерения времени. Иными словам вслед за философской традицией анализа времени, основанной А. Бергсоном и предполагавшей необходимость осознания нелинейности социального времени, можно опираться на идеи французского социолога и историка Ж. Гурвича о множественном характере времени, его неустойчивости, согласности и рассогласованности, разрывов и непрерывностей времени. Иными словами, время избавилось от ньютоновской физической линейности и стало ветвиться исходя из культурных, социальных, социопсихологических и исторических измерений. Оказалось, что время пластично и измеряется далеко не только сменами сезонов природного цикла или точными физическими приборами.
Однако, как раз и изобретение точных приборов для измерения времени создали предпосылки для его сведения к форме экономического ресурса и калькулируемости подобно другим ресурсам в виде затрат на решение задач производства. Напомню, в связи с этим рассуждения известного французского историка, представителя исторической школы Анналов Ж. Ле Гоффа:
— «Единицей рабочего времени на средневековом Западе был день. Сначала сельский рабочий день, вошедший в метрологическую терминологию как „journal de terre“, и по его образцу городской рабочий день, определяемый ритмом природных перемен, от восхода до заката, в некоторой степени подчеркнутый религиозным временем: horae canonicae, унаследованным от римской античности. (…) В общих чертах рабочее время — это время экономики, еще пребывающей во власти аграрных ритмов, не знающей спешки, не заботящейся о точности, производительности, и общества, созданного по ее образу и подобию, скромного и воздержанного, без особых запросов, нетребовательного, мало способного на количественные усилия. Решающим шагом к точному времени стало, конечно, изобретение и распространение механических башенных часов, системы часового хода, которая придала часу математический смысл — он стал одной двадцать четвертой частью суток. (…) Но с первой половины XIV века тема (времени) уточняется и драматизируется. Бесполезная трата времени становится тяжким грехом, духовным позором. (…) Время, измеряемое с большей точностью, разделенное на отрезки, время часов, которые флорентийский гуманист второй половины XIV века хотел поставить во все рабочие кабинеты, становится одним из первых инструментов человека»4.
— Линейное время, измеряемое в минутах, часах и потом в секундах, стало временем буржуазных перемен и промышленной революции. Оно возвещало о себе скрежетом машин механических цехов, паром паровозных гудков и гудками заводских гудков, призывавших пролетариат на работу. Тогда казалось, что цивилизация индустриального капитализма смогла взнуздать время и поставить его на службу собственным интересам. Отсюда, страсть к скорости рекордам, которые показывали то как можно ускорить время за счет технических новаций. Достаточно вспомнить появление первых олимпиад или знаменитый роман Жюля Верна «Вокруг света за восемьдесят дней». Идея этого романа заключалась в том, чтобы показать европейскому читателю, что изобретения железного 19-го века позволили подчинить себе пространство и время и достичь скоростей в освоении мира, до того невиданных. На протяжении 20-го гонка за ускорение линейного времени продолжалась: отсюда страсть к спортивным рекордам или стремление создать сверхзвуковой реактивный самолет — попытка, которая достойна техногенной цивилизации, но в итоге оказалась не совсем удачной, чему примеры история «Конкорда» и «Ту-144».
Вернемся в 19-й век и увидим, что вместе с промышленным линейным временем капитализма, приходит время юбилеев и важных событий глобального масштаба, призванных стать некими вехами истории. Помимо пышных юбилеев городов и озабоченности генеалогией их древнего происхождения, появились новые коллективные ритуалы, прославлявшие торжество инженерного и предпринимательского гения человечества — это всемирные выставки, первой из которых стала Всемирная выставка «Великая выставка изделий промышленности всех наций», отрывшаяся в Лондоне, а затем во второй половине 19-го века проводившаяся в Париже. Выставки того времени были больше чем выставками — это были ярмарки торговли и ярмарки тщеславия, площадки мирной конкуренции между странами, коллективные ритуалы с участием мировой элиты и широкой публики, яркие праздники и затем своего рода повторяющиеся юбилеи технического и научного прогресса человечества. В связи с этим вспоминается, конечно, Нижегородская ярмарка, которая к концу 19-го века дала жизнь Всероссийской выставке 1896-го года, показавшей Российскую империю в апогее ее развития, накануне больших политических и военных потрясений. Как же эти события связаны со временем? Ярмарки, всемирные и национальные выставки, спортивные олимпиады и чемпионаты — это события, развивавшиеся в логике линейного времени, с помощью которых оно дискретным и ясным образом давало о себе знать и эти события, с другой стороны, были призваны показать власть человечества над временем через новые рекорды скорости, которые достигаются техническим прогрессом или всё более изощренными системами тренировки.
Между тем, уже в эпоху Арт-Нуво и, особенно, в период Первой Мировой войны и после становилось всё более очевидно, что линейное время капитализма и прогресса уже соответствует культурным и социальным характеристикам общества. На рубеже 19-20-х веков декадентствующая европейская богема увлеклась доступными тогда средствами изменения сознания — от насыщенного абсента до опиума, что погружало многих художников и поэтов в сумеречное состояние пластичного времени, которое производилось действием препаратов. Результаты этих переживаний нашли отражения в художественных произведениях — достаточно вспомнить знаменитую повесть Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея». Первая Мировая война прервала сон разума европейской интеллигенции и заявила о тотальном сломе времени, когда незыблемые законы его поступательного движения к всеобщему процветанию и благоденствию с помощью достижений науки и техники, были опрокинуты и даже обернулись против человечества. Теперь европейским интеллектуалам казалось, что наступают «окаянные дни» и «закат Европы», так как прежняя темпоральная логика развития была прервана жестокой тотальной войной и революциями. Затем время покатилось быстрее и всё более прерывисто: от депрессии к тоталитарным режимам и второй мировой войне. Мировая философия откликнулась феноменологизацией времени на эти экзистенциальные вызовы.
Сегодня мы все понимаем, что нет одного времени, но есть «времени» — пластичные, прерывистые и ветвящиеся потоки движения нас в истории, пространстве и темпоральности. Мы можем замедлять время, например, проведя пару дней на даче у камина с собакой в разговорах о вечных проблемах человечества подобно Ежику из известного мультфильма Ю. Норштейна, где за десять минут экранного времени мы переживаем бесконечность нашего мира. Мы можем ускорять время, когда стремимся успеть за рабочими дедлайнами. Время имеет и социальное измерение, поскольку одна и та же эпоха разными группами и поколениями может переживаться по-разному и для каждого есть свои точки отсчета и пространства ярких воспоминаний и культурной амнезии. В жизни каждой семьи есть собственные темпоритмы связанные с важными событиями — рождениями и смертями, юбилеями и поминками, успехами и неудачами. К тому же развитие информационно-коммуникационных технологий расслаивает время как аналоговое и цифровое, виртуальное и реальное, связанное с нахождением в компьютерных играх, сериалах и серфинге в интернете. Время стало эфемерным, подвижным и многозначным, что, конечно, не остановило неотвратимый ход биологических часов каждого из нас. При этом продолжается непрерывное биение пульса мирового капитализма в бесконечной работе биржевых рынков, движение которых нередко зависит от холодного расчета алгоритма искусственного интеллекта, время которого так отличается от привычного нашей человеческой природе.
Если мы вернемся к юбилею города в контексте рассуждений о темпоральностях, то его роль заключается в создании социокультурного узла в потоке времени — фиксирования достигнутого и обозначения новых перспектив для движения. Это черта, подведенная под тем, что уже случилось и чем стал город и построение вектора в будущее города. Сам момент юбилея — это выход из привычного течения времени и формирования новой точки сборки для всех участников. Руководство города, его жители, гости юбилея оказываются в сконструированной ситуации отсутствия движения времени, подобно тому, как герой А. Грина из «Бегущей по волнам» Гарвей прибывает в Гель-Гью на юбилейный карнавал и выпадает из времени, оказавшись в пространстве праздника, живущего по своим темпоральным законам. В этом смысле любой удавшийся городской юбилей — это переход в иное хроносостояние, пусть и ненадолго. Для этого важны предшествующие событию усилия — от понимания роли юбилея в городской культуре до производства смыслов, связанных с юбилейными торжествами.
1 См. Durkheim E. (2912). Les formes élémentaires de la vie religieuse: le système totémique en Australie. Paris: F. Alcan. P. 593–638. Обратим внимание, что в России есть два конкурирующих перевода этой важнейшей работы Э. Дюркгейма, которые представляют разные перспективы аналитического языка классика французской социологии: Элементарные формы религиозной жизни: тотемическая система в Австралии / пер. с франц. А. Апполонова и Т. Котельниковой; под науч. ред. А. Апполонов. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2018; Элементарные формы религиозной жизни / пер. с франц. В. Земсковой; под науч. ред. Д. Куракина. М.: «Элементарные формы», 2018.
2 При этом, и в дореволюционную эпоху, особенно на волне роста патриотической консервативной идеологии городские юбилеи использовались, как возможность подчеркнуть древность и специфику России — для этого можно вспомнить юбилей Москвы в 1847-м году, который активно отмечался, в том числе по инициативе Николая I.
3 Основные теории коллективной памяти раскрыты в статье Яеля Зерубавель: Зерубавель Я. Динамика коллективной памяти/ Империя и нация в зеркале исторической памяти6 сборник статей. М.: Новое издательство, 2011, с.10-30.
4 Ле Гофф Ж. Другое Средневековье: Время, труд и культура Запада. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2002, с.49-70.
Комментариев нет
Комментировать Отмена